Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Варька лежала на койке, закрыв глаза, а у ее ног томился знаменитый на весь город сталевар и говорил свистящим шепотом:
— Варвара Базыкина, я умру без вас, и черная могила будет мой удел. Не губите меня, несравненная Базыкина, дайте маленькую надежду на счастье.
Варька неопределенно улыбалась передовому сталевару, получающему большую зарплату, и продолжала мечтать.
У сталевара вырастали усы, это уже был мастер или даже начальник цеха, но все равно он стоял на коленях возле койки и умолял:
— Скажите «да», Базыкина.
Варька ободряюще хлопала его по плечу:
— Ладно, надейтесь.
На другой день на уроки не пошла. Обычно ее будила Лида, но в это утро сестра почему-то не вернулась с работы. И Варька проспала. Впрочем, это была не большая беда: в школу больше не стоило ходить.
Очнулась она от всхлипов. Лида сидела у крохотного стола и, положив руки на голову, плакала.
— Ну что там у тебя еще? — недовольно потянулась Варька. — Сталь не ту дали или что?
Лида подняла голову и посмотрела на сестру усталыми красными глазами. За эти годы девушка заметно изменилась. Она много работала в цеху, училась в вечерней школе, выпускала комсомольскую стенную газету — и сильно уставала. Варька с какой-то тайной радостью замечала: у сестры появились под глазами первые морщинки, в уголках губ — тоже.
Теперь легче стало выпрашивать в красные дни у Лиды ее платья и туфли. Сестры сравнялись в росте, и Лидины платья превосходно сидели на ладной Варьки-ной фигуре.
— Чего ревешь-то? — повторила она свой вопрос, лениво натягивая на голые плечи Лидин сатиновый халатик.
— Совесть где у тебя? — спросила Лида, и слезы наполнили ей глаза. — Ты почему с уроков ушла?
«Директор нагавкал, вызывал в школу», — зло подумала Варька. И сказала вслух:
— Они тиранят, и никакой помощи.
— Ты не ври, — возмутилась Лида, — я-то знаю.
Варька еще раз оглядела худенькую фигуру сестры, морщинки под ее глазами, ноги, обутые в стоптанные кирзовые тапочки, и сказала с плохо скрытой издевкой:
— А тебе больше меня надо? Отец-мать тоже! Не суйся, куда не след!
Отвернулась, проворчала под нос:
— Уж лаяла бы собака чужая, а не своя!
Лида немного помедлила, потом подошла вплотную к сестре и рывком повернула ее к себе.
«Ого! — подумала Варька. — Здоровая!».
Слезы еще стояли у Лиды в глазах, и, наверно, поэтому красивое, пышущее здоровьем лицо сестры показалось ей мутным и расплывшимся, как в кривом зеркале.
— Боже мой — вздохнула она. — Ни искры совести! Уродство какое-то!
— Ты на себя погляди! — сощурилась Варька. — Кра-асавица! Кожа да кости, кто тебя замуж возьмет?
Лида вышла из комнаты. Вернулась она через полчаса вместе с Кузьмой Гавриловичем.
Старик угрюмо морщил брови, взволнованно покашливал в кулак и глядел на Варьку с плохо скрытым раздражением.
— Что с тобой теперь делать, шалава?
Варька кинула взгляд на ветхую фигуру старика, на редкие и седые, как иней, волосы, подумала про себя: «Он теперь неопасный, помрет скоро» — и рассмеялась:
— Замуж меня отдавай, Гаврилыч!
— Языком, что помелом, метет, — грустно заметил старик и закашлялся.
Потом, будто Варьки не было в комнате, признался Лиде:
— И моя вина есть. Попускал, старый дурак! Думал, в соловьином гнезде соловейка и вылупится. Ан — кукушонок!
Похрустел негнущимися черствыми пальцами:
— Она же, балаболка, не знает, откуда рупь берется, на какой ее кормят. И видеть никого не хочет, кроме как себя.
Свертывая папиросу и просыпая табак, горестно покачал головой:
— Чисто кукушонок и есть. Тот за других жрет да их же, других, из гнезда и выпихивает. Вот оно как, Лидуша...
— Ну ты, не очень!.. — пятнами пошла Варька. — Каркаешь тут...
— Сердце как в человеке работает? — неизвестно для чего вдруг спросила Лида у Варьки. — Я тебе скажу. Оно сто тысяч раз в сутки бьется, и, получается, сорок миллионов в год. А за жизнь?.. Ты день и ночь провела, а сердце пятьсот пудов крови перекачало. Для чего? Чтоб ты дурой росла, частницей?
Варька вспомнила Христину Михайловну и сказала спокойно:
— В жизни так и есть: лошадь тащит, а кучер получает на чай. Или у вас по-другому?
— А-а, что с ней толковать? — махнул рукой старик. — Щеголяет наглостью, окаянная!
Аккуратно потушил окурок, затолкнул его в спичечный коробок, пошел к выходу.
— Ржавый металл в переплавку можно, а шлак — он и есть шлак, его в отвал только.
— Иди, иди, старик! — подтолкнула Кузьму Гавриловича Варька. — Наживи свою болячку да и лечи ее! А я сама управлюсь.
Через два дня на квартиру явилась делегация из школы.
Комсорг Тишка Ёлкин, не глядя на Варьку, прошипел Змеем-горынычем:
— Сам к тебе никогда не пошел бы. Школе неприятность, вот только поэтому.
— Ты подумай, — вмешалась Оля Громова, боясь, что Тихон говорит сверх меры резко, — ты подумай, как это можно в наш век коллектив бросать? Ведь это эгоцентризм и капитуляция.
— Чего? — спросила Варька.
— Я говорю, ты подумай — и приходи в школу.
— Ладно, приду.
— Нет, ты поклянись, что по совести.
— Клянусь, — охотно подтвердила Базыкина. — Чтоб живой с места не сойти...
На совесть у Варьки были свои особые взгляды. Раз человек живет только одну жизнь, то просто глупо и неразумно заботиться о других, забывая о себе. Твердо держась тетиной веры, Варька еще, однако, понимала: такое не очень-то можно говорить открыто. Поэтому она с завидной легкостью могла поклясться в чем угодно. Обманывая других, не лукавила перед собой. Во всяком случае, ей так казалось. Для подобных случаев тетка научила ее замечательным отводным клятвам.
— Лопни глаза!.. — клялась Варька в классе — и тут же быстро добавляла про себя: — Бараньи!
Или бросала скороговоркой:
— Дня не пережить!.. — и бормотала в уме: — Собаке!
Или клялась совсем уж по-жульнически:
— Отсохни рукав!
А классу казалось, что Варька клянется правильно:
— Отсохни рука!
Варька добродушно выпроводила делегацию за дверь, даже подала Тишке Ёлкину его легкое пальтецо. Закрыв дверь, ухмыльнулась:
— Хорошо ты поешь, да мне плясать неохота!
Лида тоже пыталась уговорить сестру вернуться в школу. Варька наотрез отказалась. Она сообщила, что ей уже семнадцать лет, что надоело жить на гроши сестры и она пойдет на работу.
После долгих споров Лида отступила, но выговорила условие: сестра будет посещать вечернюю школу и закончит среднее-образование.
— Вместе будем ходить, — совсем оттаяв, говорила она Варьке, — я ведь тоже в седьмом учусь. Ты же помнишь, я рано на работу пошла.
